Мы с Андреем не вернулись в Москву. Это решение не было принято осознанно, просто как-то само получилось. Мы остались в нашем родном городе, в доме, что он отремонтировал для родителей, сначала на время, а потом уже не захотели уезжать. Мы и съехались с ним также, без всяких лишних разговоров. Он привёз меня в дом поговорить, я осталась ночевать и больше не ушла. Точнее, каждый день возвращалась в этот дом к нему. Всё произошло само собой. Мы съехались, не расставались надолго, потому что не получалось врозь, отдельно друг от друга, затем поженились. И наша свадьба не поражала размахом и количеством гостей.
- Если ты, конечно, хочешь, - начал тогда Андрей, обсуждая наши планы на свадебный банкет, но я лишь качнула головой. Мне нечего и некому было доказывать. Мы создавали семью, действуя только в наших с ним интересах, понимая, что делаем это на обломках нескольких других семей.
Родители Андрея развелись. Не сразу, спустя год после отъезда Романа Артуровича из России. Он забрал Ксеню и мальчишек обратно в Италию, и Елизавете Витальевне, возможно, самой, а, может быть, и под давлением взрослых сыновей, стало неинтересно и дальше притворяться примерной женой в пустом доме Романа Веклера. Мне было жаль свекровь, но все понимали, что развод – к лучшему. Правда, прошёл он через боль многих людей. Андрей злился на отца, без конца находил новые поводы с ним не общаться, но я знала, что внутри он – раненный обманом отца ребёнок. Гриша всегда был более циничным, наверное, трезвомыслящим, никому нимбов и крыльев за спину не выдавал, даже родителям, поэтому его разочарование не было столь опустошающим. А вот Андрею пришлось многое в своей жизни, в отношении к людям пересмотреть. Все принципы и ценности, к которым Роман Артурович так старательно приучал старшего сына, в одночасье рухнули, и мой, тогда ещё будущий муж, совершенно не знал, что с этим делать.
- Не быть столь категоричным, - сказала я ему тогда. – И принципиальным. Все люди совершают ошибки. – Я помолчала и добавила: - А порой и подлости.
Андрей и считал поступок отца подлостью. Подлостью и ничем иным. Он немного пересказал мне разговор с отцом, когда пришёл к тому, в надежде поговорить в открытую и услышать какие-то объяснения. Вот только все объяснения, которые ему были даны в пылу скандала, Андрея совсем не порадовали. Как он мне потом рассказывал, отец разговаривал с ним, да и, вообще, со своими домашними, свысока и предлагал им не лезть туда, куда их лезть не просят.
- Для мужчины главное, выполнять данные им обязательства, - озвучивал Роман Артурович свою гениальную мысль. – Вот это главное, и вы с Гришкой, это запомните на всю жизнь. А уж как он это делает – дело десятое. Вас что всех не устраивает? Я мало вам дал? Или вашей матери, или Соне? Я всё для вас делаю, всегда делал и никогда ничего не жалел. И всё о чём просил – не лезть со своими ненужными советами!
- То есть, вины за собой ты не чувствуешь? – спросил его тогда Андрей. Стоял перед братом, перед расстроенной, практически убитой последними событиями матерью, и всё, чего хотел, так это добиться от отца признания своей неправоты, хоть каких-то извинений для матери. Но Роман Артурович с гневом в голосе и огнём во взгляде доказывал родным, что он прав. Он и никто другой.
- А в чём я виноват? – удивился он тогда в ответ. – Дети – это счастье. Я что, должен был отказаться от них? Ради чего? Ради выдуманных другими приличий? – И закончил Веклер-старший громовым голосом: - Я во всём прав. Я ни одного из вас ни в чём не ограничил, ничем не обделил. А вам совести хватает отца стыдить?
Понять они друг друга так и не смогли. Что и не мудрено, слишком воинственно и неприступно был настроен Роман Артурович, изначально. Я подозревала, что его немало накрутила Ксения, испугавшись, что её положение всё-таки покачнётся, как только правда о второй семье Веклера-старшего выплывет наружу. Наверняка, она добавила несколько выдуманных деталей из нашего с ней разговора и о реакции возникшего на пороге Андрея, поэтому его отец сходу принялся защищаться. Или не защищаться, не считая себя виноватым, а пытался приструнить взбунтовавшееся неожиданно семейство. А вскоре забрал мою сестру, младших сыновей и уехал, так и не найдя общего языка со старшими детьми.
Как я уже сказала, с Ксенией мы так больше и не общались. А ведь прошло три года. Я знала, где она живёт, как она живёт, в каких условиях, в принципе, я даже догадывалась о её планах на будущую жизнь, даже о ближайших. Просто потому, что Андрей с Григорием поневоле были в курсе планов своего отца. Общий бизнес никто не отменял, Роман Артурович также прилетал в Россию, правда, уже гораздо реже. А в первый свой визит после переезда в Италию, даже остановился в доме Елизаветы Витальевны. Кажется, он так и не почувствовал себя виноватым, хотя бы перед женщиной, с которой прожил в браке много лет, не ощущал своей вины за обман, и предпочёл бы, чтобы всё осталось, как было. Он даже разводиться не хотел, необходимости не видел. Вот только взрослые сыновья устроили скандал, и попросили отца в доме матери отныне не появляться. По крайней мере, без особого приглашения. Надо сказать, что Роман Артурович всерьёз обиделся, и следующие полгода ни с кем не общался. Вот только я совсем не уверена, что как-то страдал или переживал по этому поводу. Рядом с ним была семья, пусть другая, но семья, где его по-прежнему боготворили. Наверное, этого человека ничто не изменит, он слишком уверен в своей непогрешимости и правоте.
Вот так мы и живём. Огромная семья, объединённая одной общей фамилией, но распавшаяся на осколки.
Не могу сказать, что мне жаль. Не могу сказать, что мне до сих пор больно и обидно. Просто иногда я не в силах понять, как такое могло произойти.
Маме мы так и не рассказали правду. Временами мне хочется это сделать, просто потому, что общего языка с моим мужем мама найти даже не пытается. Обвиняет меня, обвиняет его, меня и вовсе считает предательницей, и требует, требует меня объяснить, как я осмелилась так поступить с памятью сестры. Выйти замуж, возможно, за виновного в её пропаже человека. И мне хочется крикнуть, хочется сказать ей правду, но Андрей каждый раз меня останавливает. Уже не отец, а он.
- Она не переживёт, - говорит он мне негромко и уходит. А мне становится горько, а ещё больно смотреть на маму. Которая живёт в окружении фотографий и воспоминаний о дочери. Которая о ней почему-то не вспоминает, отказывается. И из-за её отказа, из-за её обиды, столь всепоглощающей, она лишает себя общения с внучкой. Правда, иногда я думаю, что мама делает это намерено, чтобы не привязываться к моей девочке. Потому что это моя девочка, а не Ксении.
У нас с Андреем родилась дочка. Маленькая лапочка-дочка, с рыжими, как огонёк, волосами. Я назвала её Надеждой. Надежда на то, что жизнь однажды всё расставит по своим местам, и даст каждому то, что он заслуживает. Кому счастья, кому сил терпеть, кому сил бороться.
Главное, чтобы была Надежда.
Я стояла у большого окна в гостиной нашего дома, держала спящую дочь на руках и смотрела на тёмное небо. Стояла и думала о том, что, возможно, в этот же самый момент моя сестра делает то же самое, укладывает своих детей спать. Смотрит на пейзаж за окном и думает обо мне. Или о родителях. Но, в принципе, совсем не важно, о чём она думает. Лишь бы у нас обеих, у наших детей, всё было хорошо. Несмотря ни на что, на все наши недопонимания и обиды друг на друга.
